Собрание сочинений в 4 томах. Том 3 - Страница 112

112

И опять бригадир Мищук сказал ему:

— Я передумал, мы хотим тысячу.

И Бала хватался за голову. И шестнадцать тонн опять превращались в девять. А потом — в четырнадцать. А после этого — в две с четвертью. А потом опять наконец — в шестнадцать тонн.

И с платформы доносилось знакомое:

Я подару вам хризантему…

А еще через пять минут звучали уже другие и тоже надоевшие слова:

Я несчастный Измаил…

Начинало темнеть, когда бригадир сказал в последний раз:

— Мое окончательное слово — тысяча шестьсот. Причем сейчас, вот здесь, наличными… Отвечай, чингисхан, только сразу — годится?

Гортанно выкрикнув: «Зарэзали, убили!» — Бала решительно сел на край платформы. Далее — ухватившись за подошву ялового сапога, начал разуваться. Тесная восточная обувь сходила наподобие змеиной кожи. Бала стонал, извлекая рывками жилистые голубоватые ноги, туго обложенные денежными купюрами. Отделив небольшую пачку сторублевок, восточный человек шепнул:

— Бери!

Затем он вновь укутал щиколотки банкнотами. Закрепил их двумя кусками розового пластыря. Опять натянул сапоги.

— Где твой «Казбек»? — нахально спросил бригадир.

Восточный человек с неожиданной готовностью достал третью пачку. Обращаясь к бригадиру, вдруг сказал.

— Приезжай ко мне в Дзауджикау. Гостем будешь. Барана зарэжу. С девушкой хорошей тебя позннакомлю…

Мищук передразнил его:

— С бараном познакомлю, девушку зарежу… Какие там девушки, батя? У меня старшая дочь — твоя ровесница…

Он подозвал тетю Зину. Дал ей сто рублей, которые она положила в термос. Затем дал каждому из нас по сотне.

Бала хотел обнять его.

— Погоди, — сказал бригадир.

Затем порылся в груде брошенной одежды. Достал оттуда бюст Чайковского. Протянул его восточному человеку.

— Это тебе на память.

— Сталин, — благоговейно произнес восточный человек.

Он приподнял зеленую кепку с наушниками. Хотел подарить ее бригадиру. Потом заколебался и смущенно выговорил:

— Не могу. Голова зябнет…

В результате бригадиру досталась еще одна пачка «Казбека».

Бала шагнул с платформы в темноту. Из мрака в последний раз донеслось знакомое:

Я подару вам хризантему…

— До завтра, — сказал нам бригадир…

А закончился день самым неожиданным образом. Я подъехал к дому на такси. Зашел в телефонную будку. Позвонил экстравагантной замужней женщине Регине Бриттерман и говорю:

— Поедем в «Асторию».

Регина отвечает:

— С удовольствием. Только я не могу. Я свои единственные целые колготки постирала. Лучше приходите вы ко мне с шампанским… Лялик в Рыбинске, — добавила она.

Ее пожилого тридцатилетнего мужа звали детским именем Лялик. Он был кандидатом физико-математических наук…

В тот день я стал мужчиной. Сначала вором, а потом мужчиной. По-моему, это как-то связано. Тут есть, мне кажется, над чем подумать.

А утром я занес в свой юношеский дневник изречение Хемингуэя:

«Если женщина отдается радостно и без трагедий, это величайший дар судьбы. И расплатиться по этому счету можно только любовью…» Что-то в этом роде.

Откровенно говоря, это не Хемингуэй придумал. Это было мое собственное торжествующее умозаключение. С этой фразы началось мое злосчастное писательство. Короче, за день я проделал чудодейственный маршрут: от воровства — к литературе. Не считая прелюбодеяния…

В общем, с юностью было покончено. Одинокая, нелепая, безрадостная молодость стояла у порога.

Старый петух, запеченный в глине

Моя жена проснулась и спрашивает:

— Кто может звонить в четыре утра? Даже интересно… Ты не спишь?

Я сказал:

— Ничего интересного.

Раньше, еще в Союзе, лет двадцать назад, это могли быть знакомые пьяницы. Помню, дисквалифицированный боксер Литовченко кричал мне:

— Еду! Жди! Готовь закуску!

Я вяло сопротивлялся:

— Сейчас ночь.

— Вечно у тебя ночь, когда я звоню.

— Да и выпивки нет.

В ответ раздавалось:

— Должен тебя разочаровать: есть, и в неограниченном количестве…

Так было в Союзе.

Я встал, прикрывшись газетой. Пол был теплый. Подошел к телефону. Слышу, говорят по-английски:

— Это полиция. С вами желает беседовать…

— Кто? — не понял я.

— Мистер Страхуил, — еще раз, более отчетливо выговорил полицейский.

И тут же донеслась российская скороговорка:

— Я дико извиняюсь, гражданин начальник. Страхуил вас беспокоит. Не помните? Восемьдесят девятая статья, часть первая. Без применения технических средств.

Я все еще не мог сосредоточиться. Слышу:

— Шестой лагпункт, двенадцатая бригада, расконвоированный по кличке Страхуил.

— О, Господи, — сказал я.

Страхуил повысил голос:

— Все, начальник, испекся. Припухаю у ментов в районе Двадцать первой и Бродвея. Надо срочно выкуп заплатить. А у меня тут, кроме вас, ни одного солидного знакомого. Шплинта зарезали. Володя-Рваный лечится от алкоголизма.

— Что произошло? — спрашиваю.

— Да ничего особенного. В Сирее повязали, гады. С мантелем в руках.

— Что значит — с мантелем?

— Я мантель примерял, такой каракулевый, дамский.

Тут я наконец все понял:

— Ты шубу украл?

— Какой — украл?! Пытался. А то сразу — украл. Пытался и украл — вещи разные. Это как день и ночь.

Я задумался — что происходит? Одиннадцать лет я живу в Америке. Шесть книг по-английски издал. С Джоном Апдайком лично знаком. Дача у меня на сотом выезде. Дочка-менеджер рок-группы «Хэви метал». Младший сын фактически не говорит по-русски. И вдруг среди ночи звонит какой-то полузабытый ленинградский уголовник. Из какой-то давней, фантастической, почти нереальной жизни. Просит за него выкуп уплатить — четыреста долларов.

112