— Статью, заметку, что-то в этом роде.
— Я? О чем?
— Да обо всем. Детально изложите все, как было. Как вы жили без забот и огорчений. Как на вас подействовали речи Цехновицера. И как потом вы совершили ложный шаг. И как теперь раскаиваетесь… Ясно?.. Поделитесь мыслями…
— Откуда?
— Что — откуда?
— Мысли.
— Мыслей я подкину, — вставил Жора.
— Мысли не проблема, — согласился Кокорев.
Балиев неожиданно заметил:
— У одних есть мысли. У других — единомышленники…
— Хорошо, — сказала Муся, — ну, положим, я все это изложу. И что же дальше?
— Дальше мы все это напечатаем. Ваш случай будет для кого-нибудь уроком.
— Кто же это напечатает? — спросила Муся.
— Кто угодно. С нашей-то рекомендацией!.. Да хоть «Литературная газета».
— Или «Нью-Йорк Таймс», — добавил Жора.
— Я ведь и писать-то не умею.
— Как умеете. Ведь это не стихи. Здесь основное — факты. Если надо, мы подредактируем.
— Послушай, мать, — кривлялся Жора, — соглашайся, не томи.
— Я попрошу Довлатова, — сказала Муся.
Кокорев переспросил:
— Кого?
— Вы что, Довлатова не знаете? Он пишет, как Тургенев, даже лучше.
— Ну, если как Тургенев, этого вполне достаточно, — сказал Балиев.
— Действуйте, — напутствовал Марусю Кокорев.
— Попробую…
В баре оставались — мы, какой-то пьяный с фокстерьером и задумчивая черная девица. А может, чуть живая от наркотиков.
Маруся вдруг сказала:
— Угости ее шампанским.
Я спросил:
— Желаете шампанского?
Девица удивленно посмотрела на меня. Ведь я был не один. Затем она решительно и грубо повернулась к нам спиной.
Мой странный жест ей, видно, не понравился. Она даже проверила — на месте ли ее коричневая сумочка.
— Чего это она? — спросила Муся.
— Ты не в Ленинграде, — говорю.
Мы вышли на сырую улицу, под дождь. Автомашины проносились мимо наподобие подводных лодок.
Стало холодно. Такси мне удалось поймать лишь возле синагоги. Дряхлый «чекер» был наполнен запахом сырой одежды.
Я спросил:
— Ты что, действительно решила ехать?
— Я бы не задумываясь села и поехала. Но только сразу же. Без всяких этих дурацких разговоров.
— Как насчет статьи?
— Естественно, никак. Я матери пишу раз в год, и то с ошибками. Вот если бы ты мне помог.
— Еще чего?! Зачем мне лишняя ответственность? А вдруг тебя посадят?
— Ну и пусть, — сказала Муся.
И придвинулась ко мне. Я говорю ей:
— Руки, между прочим, убери.
— Подумаешь!
— В такси любовью заниматься — это, извини, не для меня.
— Тем более, — вмешался наш шофер, — что я секу по-русски.
— Господи! Какие все сознательные! — закричала Муся, отодвинувшись.
И тут я замечаю на коленях у шофера русскую газету. Механически читаю заголовки: «Подожжен ливийский танкер»… «Встреча Шульца с лидерами антисандинистов»… «На чемпионате мира по футболу»… «Предстоящие гастроли Бронислава Разудалова»…
Не может быть! Еще раз перечитываю — «Гастроли Бронислава Разудалова. Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт. В сопровождении ансамбля…»
Я сказал шоферу:
— Дайте-ка газету на минуточку.
Маруся спрашивает:
— Что там? Покушение на Рейгана? Война с большевиками?
— На, — говорю, — читай…
— О, Господи! — я слышу. — Этого мне только не хватало!..
Гастроли Разудалова должны были продлиться три недели. Начинались они в Бруклине, шестнадцатого. Далее шел Квинс. Затем, по расписанию — Чикаго, Филадельфия, Детройт и, кажется, Торонто.
На афишах было выведено:
...«Песня остается с человеком».
Ниже красовалась фотография мужчины в бархатном зеленом пиджаке. Он был похож на страшно истаскавшегося юношу. Такие лица — наглые, беспечные, решительные — запомнились мне у послевоенных второгодников. Мужчина был запечатлен на фоне колосящейся пшеницы или ржи. А может быть, овса.
Афиш у нас в районе появилось множество. В одном лишь магазине Зямы Пивоварова их было целых три. У кассы, на дверях и под часами.
Весь район наш был заинтригован. Все прекрасно знали, что у Муси — сын от Разудалова. Что Муся — бывшая жена приезжей знаменитости. Что встреча Разудалова и Муси будет полной драматизма.
Он — певец, лауреат, звезда советского искусства, член ЦК. Она — безнравственная женщина на велфере.
Захочет ли партийный Разудалов встретиться с Марусей? Побывает ли у нас в районе? Как на все это посмотрит Рафаэль?
Короче, все мы ожидали драматических событий. И они, как говорится, не замедлили последовать.
Газета напечатала статью под заголовком — «Диверсант у микрофона». Разудалова в статье именовали, например, «кремлевским жаворонком». А его гастроли — «политическим десантом». Автор, между прочим, восклицал:
...«О чем поет заезжий гастролер, товарищ Разудалов? О трагедии еврейского народа? О томящейся в узилище Ирине Ратушинской? О загубленной большевиками экономике? А может, о карательной психиатрии?
Нет!
Слагает он другие гимны. О труде на благо родины. О пресловутой дружбе. О так называемой любви…
И дирижирует всем этим — комитет госбезопасности!
Зачем нам гастролер с Лубянки? Кто за всем этим стоит? Каким послужит целям заработанная им валюта?!.»
И тому подобное.
Статейка вызвала довольно много шума. Каждый день печатались все новые материалы. Целая дискуссия возникла. В ней участвовали самые значительные люди эмиграции.